Теперь она ближе рассмотрела и пожилого мужчину и, несмотря на его крестьянскую одежду, узнала в нем Андреаса.
Каждое дыхание ее молодой груди превратилось в благодарную молитву. Довольно скоро и вольноотпущенник в стройном черном мальчике, который точно вырос из-под земли и поспешил к нему и теперь указывал ему дорогу, узнал Мелиссу, и ему показалось, что произошло какое-то чудо.
Подобно цветкам, распускающимся на месте казни, вокруг которого каркают жадные вороны, расцвели здесь в благодарных сердцах, среди смерти и ужаса, радость и надежда.
Диодор был жив.
Ни одного слова, только быстрое пожатие руки и быстрый взгляд сказали зрелому мужчине и молодой девушке, которая теперь была похожа на мальчика, едва вышедшего из школы, что чувствовали они оба, когда опустились на колени возле раненого и перевязали нанесенную ему мечом в плечо рану, от которой он упал.
Немного времени спустя Андреас вынул из корзины, которую нес осел и из которой он уже достал полотно для перевязки и лекарство, плетеные походные носилки. Наконец он посадил Мелиссу на спину осла, и они двинулись вперед.
То, что она видела в то время, когда находилась вблизи Серапеума, заставляло ее закрывать глаза, в особенности когда осел натыкался на какое-нибудь препятствие или когда ему и его проводнику приходилось пробираться по липкой влаге.
Она теперь не могла забыть, что эта влага – красная, поэтому и теперь ей пришлось переживать мгновения, когда ей казалось, что она умрет от дрожи и ужаса, от горя и гнева.
Она снова открыла глаза только в спокойном переулке Ракотис, где можно было подвигаться вперед ровно и беспрепятственно.
Но ею овладела какая-то особенная гнетущая скорбь, которую она ощущала еще в первый раз, и ее голова горела до того, что она едва узнавала Андреаса, шедшего впереди, и молодых работников, которые, подкрепленные радостью по поводу того, что их господин жив, не отдыхая, несли Диодора на плетеных носилках.
Воин – это был центурион Марциал, изгнанный на берега Понта, – все еще сопровождал шествие, но пылающая голова Мелиссы болела так сильно, что она не спросила даже, кто он и каким образом пристал к ним.
Несколько раз в ней пробуждалось желание осведомиться, куда же они направляются, но ей недоставало силы воли для того, чтобы возвысить голос. Когда однажды Андреас подошел к ней и указал на центуриона, без которого ему никак бы не удалось спасти ее и ее жениха, она слышала только глухое бормотанье, содержание которого ускользало от нее. Она желала даже, чтобы отпущенник лучше молчал, когда он начал объяснять ей свое своевременное появление близ фонтана, хотя оно должно было представляться ей как бы чудом.
Клеймо раба на руке помогло ему проникнуть в дом Селевка, где он надеялся услыхать о ней. Там Иоанна провела его к Александру, а у Аврелиев он нашел центуриона и раба Аргутиса, который только что вернулся от Эвриалы и уверял, что он видел раненого Диодора. Тогда Андреас высказал свою решимость – отнести сына своего бывшего господина в безопасное место, и молодые трибуны поручили центуриону проводить отпущенника через караулы. Закрытие гавани для выхода кораблей задержало садовых работников Полибия с ослом на постоялом дворе на городской стороне Мареотийского озера, и Андреас предусмотрительно воспользовался их помощью. Без центуриона, знакомого другим солдатам, часовые, конечно, не пропустили бы отпущенника к фонтану, и потому Андреас требовал, чтобы Мелисса поблагодарила воина.
Однако же и это желание прошло мимо ее ушей, и когда Андреас оставил ее, чтобы снова ухаживать за Диодором, она вздохнула с облегчением, потому что его быстрая речь причиняла ей боль.
Если бы только он не подошел к ней снова, чтобы опять говорить с нею!
Она не обращала внимания даже на своего милого. Не иметь нужды что-нибудь видеть или слышать – это казалось ей теперь самым лучшим, самым желательным.
Когда Мелисса потом настолько овладела собою, что могла поднять больные глаза, то перед ней были бедные домишки, которых, как ей казалось, она еще никогда не видела до сих пор. Но она чувствовала, что приближается или к Мареотийскому озеру, или к морю, потому что на нее веял влажный воздух и приятно прохлаждал ее горячую голову.
На высоком плетне перед хижиной, на которую только что упал свете от фонаря, висела, должно быть, рыбачья сеть. Правда, это могло быть и что-нибудь другое, так как образы, представлявшиеся ее отяжелевшим глазам, начинали путаться один с другим, двоиться и были обведены какими-то радужными кругами.
Она чувствовала такую тяжесть в теле, что ее ум перестал бояться или надеяться, однако же он продолжал медленно работать, между тем как путники безостановочно шли все вперед сквозь ночную тьму.
Когда последние хижины остались позади, Мелисса сделала над собою усилие и посмотрела вверх.
Вечерняя звезда ярко сияла на небе, и Мелиссе казалось, что остальные звезды быстро вращаются вокруг нее.
Во рту у нее была какая-то неприятная сухость, и уже несколько раз ею овладевало головокружение, которое заставляло ее крепче держаться за седло.
Теперь они находились перед каким-то большим водным пространством, и у нее сделалось удивительно легко на душе. Ведь это, должно быть, милое, столь дорогое ей озеро!
Вон там стоит уже и Агафья и кивает ей, а возле нее Эвриала, среди прекрасных крон великолепных пальм. Яркое солнечное сияние окружает обеих, а между тем теперь еще ночь, потому что вечерняя звезда все еще смотрит на нее сверху. Что же это значит?
Но когда она хотела исследовать этот вопрос, голова ее разболелась так сильно, головокружение так овладело ею, что она склонилась к шее осла, чтобы не упасть на землю.
Когда она снова выпрямилась, то увидела большую лодку, из которой вышло ей навстречу много людей и впереди них какой-то высокий мужчина в длинной белой одежде.
Это не был сон, она ясно сознавала это.
Однако же каким образом происходит то, что фонарь, который высоко держит один из них, так сильно жжет голову ей, а не ему? О как она горит!
И теперь все снова завертелось вокруг вместе с нею, и в глазах ее все потемнело. Но только на короткое время, потому что затем внезапно сделалось вокруг нее светло, как днем, она услыхала какой-то густой добрый голос, призывавший ее, и когда она отвечала «я здесь», то увидала около себя какого-то незнакомого человека величественного вида, но с добрым выражением в лице, каким она представляла себя распятого Спасителя христиан, в белой одежде, в ушах ее прозвучало ласковое приглашение труждающимся и обремененным прийти к Нему, чтобы успокоиться.
– Я здесь! – вскричала она снова и явственно увидела теперь, как открылись объятия этого человека в белой одежде.
Она, шатаясь, кинулась к нему и почувствовала, что твердая мужская рука дружески охватила ее руку и затем, благословляя, опустилась на ее горящий лоб, причем она почувствовала прохладу.
Затем все снова потемнело у нее в глазах, и она уже не видела и не слышала ничего больше.
Андреас снял ее с осла и поддерживал, между тем как два христианина благодарили воина за помощь.
Последний стал уверять, что тут не было никакой услуги; он только исполнил волю своих начальников. Затем он быстро исчез в темноте, а отпущенник поднял Мелиссу на свои крепкие руки и понес ее к ожидавшей его лодке Зенона.
– У нее горячка, – сказал Андреас, бросив на нее участливый взгляд. – Душа ее сильна, но не могла вынести потрясений этого дня. «Ты должен меня успокоить» – таковы были ее последние слова, прежде чем она лишилась чувств. Не об обещании ли Спасителя думала она?
– Если нет, – отвечал густой звучный голос Зенона, – то мы покажем ей Того, Кто призывал детей, а также труждающихся и обременных. Она принадлежит к их числу.
– Ее глубоко поразили слова Христа, которые Павел повторил в послании к галатам, и я думаю, что в эти ужасные дни и для нее «время исполнилось».
С этими словами отпущенник поднялся на мостик, соединявший лодку с берегом. Диодора уже перенесли в лодку прежде.
Когда Андреас уложил Мелиссу на мягкую скамью в маленькой каюте, он вздохнул с облегчением и сказал:
– Вот мы и у цели.
XXXIV
Ужин Каракаллы кончился, и таким безумно веселым уже много лет не видали этого мрачного человека его друзья. Правда, верховный жрец Сераписа, Феофил, сенатор Дион Кассий и несколько других из императорской свиты отсутствовали; зато жрец Александра, префект Макрин и любимцы Феокрит, Пандион, Антигон и им подобные окружали густою толпой императора, пили с ним вместе и поздравляли его по поводу великолепно удавшегося мщения.
То, что повествовали история и предания о подобных деяниях кровавого возмездия, сравнивали с подвигами этого дня и находили, что последние превосходят все, бывшее до сих пор.
